Цитаты.

[Шербет]

Цитаты - всего лишь маленькие крупинки тех чудесных текстов, что нам удается время от времени прочитать. Их можно помечать на полях, выписывать в блокноты или даже пытаться запомнить, но не стоит оставлять их без внимания. Меня не хватает на полноценные рецензии всего, что попадает в мою шальную башку посредством обыкновенных слов, но цитаты могут сказать не меньше.

Милан Кундера. «Книга смеха и забвения»

На Вацлавской площади в Праге стоит человек и блюет. Мимо него идет другой, смотрит на него и печально кивает: «Знали б вы, как я вас понимаю…»

Сейчас время движется быстрым шагом. Историческое событие, за ночь забытое, уже назавтра искрится росой новизны, и потому в подаче рассказчика являетчя не фоном, а ощеломляющим приключением, которое разыгрывается на фоне общеизвестной банальности частной жизни.

Большой нос Здены даже издалека бросал тень на его жизнь.

Люди хотят быть властителями будущего лишь для того, чтобы изменить прошлое.

Мы пишем книги, потому что наши дети не интересуются нами. Мы обращаемся к анонимному миру, потому что наша жена затыкает уши, когда мы разговариваем с ней.

Графомания (страсть писать книги) закономерно становится массовой эпидимией при наличии трех условий развития общества:
1) высокого уровня развития всеобщего благосостояния, дающего возможность людям отдаваться бесполезной деятельности;
2) высокой степени атомизации общественной жизни и вытекающей отсюда тотальной разобщенности индивидуумов;
3) радикального отсутствия больших общественных изменений во внутренней жизни народа. (С этой точки зрения мне представляется знаменательным, что во Франции, где, по существу, ничего не происходит, число писателей в двадцать один раз больше, чем в Израиле.)
Однако результат, в свою очередь, воздействует на причину. Тотальная разобщенность порождает графоманию, но массовая графомания в то же время обостряет чувство тотальной общественности. Изобретение кинопечатания когда-то дало человечеству возможность взаимопонимания. В пору всеобщей графомании написание книг обретает обратный смысл: каждый отгораживается собственными словами, словно зеркальной стеной, сквозь которую не проникает ни один голос извне.

Красота давно погибла. Она исчезла под слоем шума - шума слов, шума машин, шума музыки, шума букв, - в котором мы постоянно живем. Красота затоплена, как Атлантида. После неё осталось только слово, чей смысл год от году все менее разумителен.

Но когда однажды (и это будет скоро ) во всех людях проснутся писатель, , настанут времена всеобщей глухоты и непонимания.

История музыки смертна, но нелепость гитар вечна.

Нет ничего более унизительного для человека сильного убегать от слабого.

Дети – будущее не потому, что однажды они станут взрослыми, а потому, что человечество с течением времени будет становится все инфантильнее: детство – это образ будущего.

Человеческое уродство – это уродство одежды.

Фредерик Бегбедер. «Любовь живет три года»

Утопиться бы в море, но слишком много народу катается на водных лыжах.

…хотя надо бы наоборот – жениться следует в одиночестве, а разводиться при поддержке всех друзей.

Брак – это икра на завтрак, на обед и на ужин: тем, что обожаешь, тоже можно обожраться до тошноты.

Вот она, значит, какая, взрослая жизнь: строить замки их песка, потом прыгать на них двумя ногами и строить снова, опять и опять, прекрасно зная, что океан все равно их слизнет.

Я сгрыз все ногти, больше делать нечего, пойти, что ли, поужинать?

Любовь – это упоительная катастрофа: знаешь, что несешься на стену, и все же жмешь на газ; летишь навстречу своей гибели с улыбкой на губах; с любопытством ждешь минуты, когда рванет.

Брак, время, Алиса, свет, вращение планет, черные облегающие свитерки, объединенная Европа- все словно сговорились против нашей ни в чем не повинной четы.

Самые лучшие праздники – те, что происходят внутри нас.

В XXвеке любовь – это телефон, который не звонит.

Я смотрю, как муха бьется в окно моей комнаты, и думаю, что она совсем как я: между ней и действительностью – стекло.

Не то удивительно , что наша жизнь – пьеса, а то, что в ней так мало действующих лиц.

Когда я попросил Алису выйти за меня замуж, она дала мне ответ, полный нежности, романтики, проницательности, красоты и теплоты:
- Нет.

Иржи Грошек. «Файф»

Шведский стол – это вроде игры в русскую рулетку. Заряжается один подпорченный грибочек в барабан из тридцати блюд, и - продолжительный отдых вам обеспечен. Так что шведская семья ещё туда-сюда, а стол у них – подлинное безобразие. Особенно с греческими ингредиентами, когда из картошки на вас кто-то смотрит и шевелит лапами… Это салат «оливье» или можно погладить?

Когда-нибудь Смерть посетит меня. Она допьет мое пиво, докурит мою трубку и скажет: «Увольте, батенька! Разбирайтесь со своими женщинами самостоятельно! Мне неохота подвергать свою жизнь такому необоснованному риску!»

Осмелюсь предположить, что вначале Бог создал пиво, черт изобрел кружку, а древние чехи построили Прагу, где все замечательным образом соединилось. То есть, глядя на пражское пивное изобилие, можно с уверенностью сказать: «Бог с нами!» И, поминая черта, выбрать пешеходный маршрут себе по вкусу…

Я много раз пробовал завести ежедневник, чтобы записывать умные мысли . Иначе им негде приткнуться. Они скитаются по извилинам – из левого полушария в правое, роются на помойке и спят где попало. От такого образа жизни мудрые мысли постепенно спиваются и теряют человеческий облик.

Лучше завести ежедневник, чтобы мудрые мысли обрели там покой. Ведь я ненадежное хранилище. Могу ненароком стукнуться башкой – и мудрая мысль превращается в шишку. Тогда я морщу лоб и сочиняю эпитафию: «Здесь лежит изречение! Неизвестное, но мудрое!» И время от времени хватаюсь за это кладбище обеими руками и стенаю: «Мысли, мои мысли! На кого ж вы меня покинули!» За сорок с лишним лет я проводил в последний путь огромное число мыслей, изречений и афоризмов. Многие полегли целыми семьями, когда на протяжении ряда месяцев я пьянствовал и ни о чем не думал. Логические цепочки нарушились, извилины повымерли, а на редких островках благоразумия сидели сироты и жевали колоски.

«Не надо отчаиваться! – говорит мужчина. – Ведь если у тебя мозги набекрень, то можно представить, что это беретик!»

В сорок пять писатель уходит на файф-о-клок. Чтобы артистично размочить сухарики в чайной кружке. Это время авторских ремарок и редактуры, а все литературное творчество сводится к расставлению запятых и многоточий…

Я искренне не понимаю, для чего читателям нужен автор – во плоти и с авторучкой. За каким, извините, дьяволом изучать его внутренний мир без презерватива. То есть интересоваться личной жизнью писателя, что не имеет никакого отношения к тексту романа. Знать, в какое время автор просыпается и пользуется душевой кабиной. «Сейчас он скажет что-нибудь историческое! Вот-вот – скажет!» Ведь автор вам не Шаляпин, чтобы его послушать. «Э-э-й! Дуби-и-и-инушка – ухнем!» О чем писатель картавит – одному Богу известно, и без опытного логопеда не разберешь!

Генрих Белль. «Глазами клоуна»

Я ненавижу разъяснять поэтические образы. Либо меня понимают сразу, либо нет. Толковать тексты не моя специальность.

На всем свете не найдется человека, который мог бы понять клоуна.

Фильмы по искусству в большинстве случаев создают люди, которые пожалели бы за картину Ван-Гога пачку табаку, они дали бы Ван-Гогу полпачки, да и то раскаялись бы, смекнув, что он согласился бы и на щепотку табаку.

Ни один живой художник, у которого нет денег, чтобы купить сигареты, а жене пару ботинок, не интересует кинодеятелей, поскольку три поколения пустозвонов ещё не успели убедить их в том, что этот художник – гений.

Убивать эстетов, понятно, лучше всего дорогими предметами искусства, чтобы, испуская дух, они возмущались таким святотатством. Статуя мадонны для этой цели недостаточно ценное художественное произведение, кроме того, она слишком прочная, эстет умрет, утешаясь мыслью, что мадонну удалось спасти; картина тоже не годится – она не очень тяжелая, в лучшем случае эстета прикончит рама, и тогда он опять-таки утешится мыслью, что картина осталась целехонька. По-видимому, мне следует соскрести краску с какого-нибудь особо ценного произведения живописи и задушить или удавить Зоммервильда холстом. Не самый лучший способ убийства, зато самый лучший способ эстетоубийства.

Вы обращаетесь с любовью, как с бенгальским огнем… а она – динамит.

Эрих Мария Ремарк. «Триумфальная арка»

Одиночество – извечный рефрен жизни. Оно не хуже и не лучше, чем многое другое. О нем лишь чересчур много говорят. Человек одинок всегда и никогда.

Жизнь не имела в виду сделать нас совершенными. Тому, кто совершенен, место в музее.

Странное дело – нам всегда кажется, что если мы помогли человеку, то можем отойти в сторону; но ведь именно потом ему становится совсем невмоготу.

 

- Вы не любите говорить о себе, не правда ли?
- Я даже думать не люблю о себе.

Ты можешь превратиться в архангела, шута, преступника – и никто этого не заметит. Но вот у тебя оторвалась, скажем, пуговица – и это сразу заметит. До чего же глупо устроено все на свете.

Если хочешь что-либо сделать, никогда не спрашивай о последствиях. Иначе так ничего и не сделаешь.

Насколько мне известно, только у древних греков были боги вина и веселья – Вакх и Дионис. А у нас вместо них – Фрейд, комплекс неполноценности и психоанализ, боязнь громких слов в любви и склонность к громким словам в политике. Скучная мы порода, не правда ли?

Нам больше не нужно думать. Все за нас заранее продумано, разжевано и даже пережито. Консервы! Остается только открывать банки. Доставка на дом три раза в день. Ничего не надо сеять, выращивать, кипятить на огне раздумий, сомнений и тоски.

Ночью время стоит. Идут только часы.

Раньше было не так: человек был более уверен в себе, он имел какую-то опору в жизни, он во что-то верил, чего-то добивался. И если на него обрушивалась любовь, это помогало ему выжить. Сегодня же у нас нет ничего, кроме отчаяния, жалких остатков мужества и ощущения внутренней и внешней отчужденности от всего. Если сегодня любовь приходит к человеку, она пожирает его, как огонь стог сухого сена. Нет ничего, кроме неё, и она становится необычайно значительной, необузданной, разрушительной, испепеляющей.

Амели Нотомб. «Словарь имен собственных»

Одноклассники, разинув рты от восхищения, слушали ее чудовищные ответы – по географии: «Нил берет начало в Средиземном море и никуда не впадает»; по геометрии: «Прямой угол кипит при девяноста градусах»; по грамматике: «Причастие прошедшего времени согласуется с женщинами, если среди них нет мужчин»; по истории: «Людовик XIV стал протестантом, когда женился на Эдите Нантской»; по биологии: «Кошка обладает брачным нюхом и ночным слухом».
Нужно сказать, что девочка разделяла восхищение окружающих. И в самом деле: изрекая всю эту чепуху, она не уставала дивиться бесконечному богатству своего воображения, позволявшего изобретать подобные сюрреалистические перлы.

Знаешь, почему балетное училище окрестит „школой крыс“? Так зовут воспитанниц, хотя это название больше подходит педагогам. Да, это самые настоящие крысы, ненасытные звери с острыми зубами, которыми они вгрызаются в тела балерин. Мы хотя бы любим танцевать, а они и этого не любят; им, как взаправдашним крысам, нужно одно – обгрызть нас и сожрать. Крысы – это сама жадность, и если бы только к деньгам! Они вцепляются мертвой хваткой, все должно принадлежать им – красота, удовольствия, жизнь и даже танец! Они якобы любят балет – как бы не так! Да они его злейшие враги! Их специально отрядили сюда за ненависть к балету; люби они танец, нам бы слишком легко жилось! Любить то же, что любит твой учитель – вполне естественно. От нас же требуют сверхчеловеческих усилий: жертвовать собой ради искусства, которое наши учителя ненавидят и поминутно втаптывают в грязь. Танец – это порыв, грация, это душевная щедрость, самозабвенная преданность искусству, – словом, все, что противно крысиной природе.

Когда весишь тридцать пять кило, жизнь становится иной: главное – справляться с физическими трудностями, распределять силы так, чтобы их хватило на все восемь часов занятий, мужественно подавлять в себе тягу к еде, гордо скрывать изнеможение и, наконец, танцевать – танцевать, когда ты заслужишь эту честь.

С классическим танцем связано одно заблуждение. Многие рассматривают его как курьезный мир розовых туфель, пачек и перьев, манерных поз и легкомысленного порхания. Самое печальное, что это правда: балет именно таков.
Но это еще не вся правда. Отнимите у балета его жеманство, его тюлевые оборки, его академизм и романтические «кички», кое-что все же останется.
В этом остатке и заключена суть. Недаром лучшие исполнители современных ганцев вышли из классической школы балета.

Наверно, каждого человека ждет в бескрайней книжной вселенной одна-единственная книга, которая и превратит его в настоящего читателя – конечно, если судьба позволит им встретиться. Платон писал, что люди, некогда рассеченные богами надвое, с тех пор блуждают по свету в поисках своей половины, чтобы не оставаться ущербными до самой смерти; это столь же справедливо в отношении человека и книги.