Постоянная прописка священных граалей и древних манускриптов в современной литературе уже не вызывает удивления, только легкое раздражение - на 128-ую трактовку гибели культуры майя или 245-ую версию жизни сына/дочери Божьей. Дмитрий Глуховский во избежание обвинений в банальности решил обратить до сверби в зубах знакомую легенду в историю одного перевода, что с титаническими, очевидно, усилиями все-таки ему удалось. Как-то так и вышло, что два скучноватых по сути своей рассказа переплелись, смешались и благополучно друг в друге запутались, оставив в дураках авторский замысел, ежели последний, конечно, звучал как-то иначе, нежели просто "срубить бабла".
Что такого есть в этих трехстах страницах? Есть доблестный герой-переводчик, пробирающийся сквозь дебри испанских закорючек с храбростью среднестатического конкистадора. Есть вывернутая кишками, пардон, наружу композиция, мило подмигивающая и без того перепуганному апокалипсисом читателю. Есть неоспоримый талант автора к "писанине", заставляющий проклиная все на свете слоняться за его героем по белоснежным листам, но никак не по описываемым московским руинам. Есть хитро прищуривающийся из неизвестности финал, одновременно намекающий на свою неоднозначную концептуальность.
Чего в этих страницах нет? Нет образа, который сделал бы главного героя не жалкой картонкой в бумажном мире Глуховского, а живым и осязаемым человеком в мире реальном. Нет ответов на все вопросы многострадального переводчика (хоть бы именем его наделили, разнообразия ради), вместо них - довольно жалкая попытка добить своего читателя внушительных размеров булыжником в виде иллюзорности окружающего мира. Нет желания медленно смаковать каждую главу, а потом перечитывать и всю книгу, отдельно наслаждаясь отмеченными на полях пассажами. Но, надо признать, нет нудности, тухлости, скукоты. А вот серость местами проступает.
Любого столкнувшегося на своем тяжком жизненном пути с этим коричневым томиком ещё перед прочтением должен насторожить только тот факт, что обложка трижды сравнивает автора с куда более маститыми представителями пера и кляксы. Признавая, что до Гоголя ему как до Парижа на самокате, обозрения величают его русским Стивеном Кингом и обзывают отечественным Дэном Брауном. Будь я на месте Глуховского, то в первом заподозрила бы лесть, а на второе и вовсе обиделась. Хвала Великому и Могучему Высшему Разуму - пока что ни то, ни другое мне не грозит.
Цитаты под катом.