Дмитрий Воденников. Здравствуйте, я пришел с вами попрощаться.

[circled-conversations]

Воденников. «Фиолетово-желтый воденников». А можно я скажу, что не могу писать? Что слова утекают сквозь пальцы, когда я в голове перебираю строки его стихов, плавящих душу в огненной лаве недосказанного, невысказанного и такого неизбежного? Что мысли бесятся мелкой мошкарой, когда я пытаюсь сформулировать то, что чувствую?
Наверное, можно. Может быть, даже нужно. Говорить, когда всё сказано – немыслимый и отчасти бессмысленный труд, объясняемый только стремлением рассказать кому-то о чем-то. Вот я и рассказываю. Вам. О нем.

Начнем с того, что я, среднестатистический человек восемнадцати лет отроду, в силу своей среднестатистичности обладаю стандартным набором чувств от любви до ненависти, плюс-минус пара человеческих слабостей. Воденников чувствует больше. Он совсем другими глазами смотрит на то, что мы провожаем взглядами ежедневно и от чего отворачиваемся в неведенье. Простыми словами, своими многоточиями и тире, он переворачивает обыденные вещи с ног на голову, или, точнее будет сказать, с головы на ноги. Чувства, которым ещё не придумали названий, он описывает невероятно точно и тонко; мыслями, сокровенными и пронзительными до дрожи руках он делится со своими читателями.
Читателями... Я, собственно, к чему всё это завела. Не так давно, но и не совсем, чтобы недавно, у Воденникова вышла книга с длинным названием в шесть слов: «Здравствуйте, я пришел с Вами попрощаться». Вышла тиражом в 3000 тысячи экземпляров, очевидно, от того я искала её больше полугода и вот, наконец, нашла.
Захар Прилепин в одном из своих эссе, уже и не вспомню, каком именно, писал, что у нас теперь «эпоха верлибра, рифмовать всем в падлу». Не согласиться с ним нельзя, хотя, конечно исключения налицо. Но Воденников и слово «рифма» – вещи столь разного качества, что и соотнести-то их рука не поднимается. Поэзия плавно перетекает в прозу, а проза мирно сосуществует с поэзией. Он одинаково умело играет как с литературной формой, так и с человеческими чувствами; умело оборачивает в подарочную бумагу свои четверостишья и небрежно выкидывает их же на ближайшую помойку. Он говорит: «Поэзия – всегда неуместна». И пишет стихи, полные дождливой тоски и терпкой свежести.
Эх, тяжело говорить, когда все уже сказано. Эти три прилагательные Воденникова – «цветущий», «небесный» и «бессмертный» - крутятся в бесконечном водовороте оттенков и теней, они говорят всё и в то же время непреклонно молчат. Они успокаивают сердечные метели и в то же время заставляют слететь с катушек от непередаваемой нежности. Они остаются запечатленными большими буквами в твоей памяти, чтобы никогда не быть стертыми.
Руны Воденникова играют в свою, ни от кого не зависящую, игру. Играют с нами, сами с собой и, кажется, даже с самим Воденниковым, хочет он того или нет. Но в этой игре нет победителей и уж тем более нет побежденных. Есть только строчки, которые рождаются где-то на стыке реальностей: «Так дымно здесь и свет невыносимый…»

Традиционно, цитаты под катом.

_________________________________________________

…Распечатка на принтере. Письмо, понятное дело, было прощальным. Зачем я его некогда распечатал – не знаю. Наверное, хотел порыдать над ним в лопухах, но по живости натуры отвлекся и забыл.

«Поэзия возникает из состоявшейся жизни
(а не из ваших и моих дурных настроений и нытья),
из личного факта, из предсмертных и грубых любовных записок,
но не из жалоб.
В принципе, это выглядит так: вот что было вчера,
вот что сейчас происходит, а вот что осталось».

Чем дольше живешь на этом свете, тем яснее понимаешь, что счастье – это то, что всегда с собой. Мы просто забыли (я – забыл, ты – забыла, они – забыли, но вот теперь я вспомнил и не забуду уже никогда), что счастье – это почти как спички: что оно всегда с тобой, просто сейчас они завалились в карман или за подкладку. Но оно все равно ЗДЕСЬ. И ни от кого не зависит.
Ни от чужой любви, ни от нашей удачи, ни от нашего положения дел, ни от нашего не-одиночества. Оно – ПРОСТО ЕСТЬ.
Даже если мы часто бываем несчастны.

Я часто живу в ощущении какого-то скорого конца. Не в смысле меня или чего-то, а как физического понимания границы, за которым начинается нечто совершенно иное и куда, если честно, мне не так уж и хочется идти (а что делать).

…но все же может быть,
что кто-нибудь из них,
ещё неназванный, протиснувшись от двери,
мне скажет: «боже мой, да что ж ты так кричишь?
Ну я тебя люблю» - и я ему поверю…

…трудно представить, но я ничего не придумываю – я чувствую. Даже точнее – вижу.

не пиши ерунду… или ты ничего не понимаешь в стихах. Тогда тем более не пиши ерунду, если ничего не понимаешь.

Стихи не пишутся (ни свои, ни чужие), чтобы быть показанными маме. Стихи, которые можно показать маме, это не стихи. Жизнь, которую можно рассказать попутчику в поезде, это не жизнь. Настоящая жизнь – потаенная, не поддающаяся литейному пересказу штука. За которую стыдно, больно и сладко. И за которую ты всё сможешь отдать. И если ты все отдал за ЭТУ свою жизнь, то значит, это и есть ТВОЯ ЖИЗНЬ.

Для этого – чтоб быть чем-то новым – НЕ НАДО ни писать верлибром, ни писать метрически, ни что-то особо крутить со шрифтом или ещё с чем-то, ни отказываться что-то крутить. Для этого надо просто – честно в себя всматриваться. Не подглядывать (потому что подглядывать за собой невозможно), а именно всматриваться. Уверяю вас, результаты будут ужасающие.

Поэзия – всегда неуместна.

Сейчас вот, к примеру, прочел шутку у кого-то о том, что чем высокоразвитее общество, тем меньше оно использует прилагательных, и ещё более утвердился, что мое «внутреннее общество» - первобытно.