Она изящно опустилась на специально приготовленное кресло, закинула одну ногу на другую и неспешно закурила. Наблюдая за всеми с высоты своего небесного полета, ей удавалось заставлять всех восхищаться её украденной красотой. Она презрительно смотрела сверху вниз на все происходящее, гадко улыбаясь, творила мелкие пакости не вставая с её импровизированного трона и в то же время манила всех и каждого к себе ровным светом без тепла. Так проходила первая часть её ночи: в возвышенном снисхождении, идеалистическом эгоцентризме и прочих страшных диагнозах.
Но после трех ноль-ноль по Гринвичу все стали расходиться. Она цеплялась за каждого, умоляя его взглядом остаться ещё ненадолго, хотя бы на пять минут, ещё немного послушать её нерассказанные истории, ещё чуть-чуть полюбоваться её. Но даже самые верные не выдерживали и скрывались от неё под своими пуховыми одеялами. С высоко поднятой головой она сносила ежедневные предательства, вынося себя горделивой победительницей. Те, кто видели её такой – покинутой, отвергнутой, но всё ещё эгоистичной – всегда смеялись ей в след, до тех пор, пока она не скрывалась в белоснежном дверном проёме.
***
И никто не знал, что днями она подолгу плакала, находясь вдали от столь нужных почитателей её отсутствующих талантов. Каждый день, она обещала, что сегодня изменится, что просто будет бескорыстно дарить чистый свет, который собирает из воздуха, что скинет с себя тяжелые золотые серьги и предстанет перед миром обновленной и счастливой. И каждую ночь её встречали те смеющиеся уроды, тыкающие пальцами в то, что она целый день пыталась забыть. И выбора не оставалось. Она такая, какая она есть: гордая и молчаливая, презрительная и циничная, вся одетая в золото и парчу, безумно одинокая луна.